Феликс Чечик ‖ «Неважно — где, а важно — кто…»

***

Без надежды и без цели
мы живём на свете зря,
забывая о лицее
19-го бря.
Друг на друга, брат на брата —
на убой или в забой:
мы ведь тоже октябрята, —
ты да я, да мы с тобой.
Жизнь — неведома зверушка
или милости царя.
Выпьем с горя; где же кружка?
19-го бря.
Изменяемся в лице и
неизменны мы внутри.
Безнадёжные лицеи.
Пасмурные октябри.
По-еврейски и по-русски,
не во сне, а наяву,
опрокинем без закуски
пушкинскую синеву.
Лучше всякой панацеи
и пластмассы стопаря —
наши вечные лицеи
19-го бря.

***

Когда незнакомая птица
запела своё поутру —
я вспомнил любимые лица
и вспомнил, что тоже умру.
Но вспомнил — светло и не горько,
как щёку подставил врагу
и понял, что я не иголка,
ржавеющая в стогу.
Как будто и не расставались,
а просто вернулись домой
туда, где однажды Новалис
застрял между светом и тьмой.
Как будто бы не пролетело
в разлуке сто лет и сто зим
и мы, игнорируя тело,
со скоростью света летим.
Но птица внезапно умолкла
и песня исчезла её.
Льёт дождь и ржавеет иголка.
И каркает вороньё.

***

Шурша опавшею листвой,
идём, взяв время на поруки:
ты — не моя и я — не твой
на этих улицах разлуки.
Поодиночке — два в одном
живём, и время пьём из блюдца,
бессонным забываясь сном
и не надеемся проснуться.
Кружит листва. Идут дожди.
Проходит жизнь. Летят столетья.
И мрак метельный впереди
напоминанием о лете.
И неужели это мы,
забыв про страхи и ужимки,
обнявшись, посреди зимы
стоим и смотрим на снежинки.

***

Это ты на снимке? Да.
Кто ещё с тобой? Не знаю.
Было времечко, когда
мы дрочили на «Данаю».
Потому что — чистота!
Потому что — безнадёга!
Потому что — лет до ста
будем жить, не зная Бога.
Не беда, что век остёр
и безвременье кислотно,
но горит любви костёр
и любовь пьянее Лота.
Не беда, что однокла-
снится долгими ночами,
и мочало без кола
в безутешности печали.
Бесконечная страда!
Время Анджелы и Чили…
Было времечко, когда
на «Данаю» мы дрочили.
Что осталось? Пустота.
Небеса чернее сажи.
Свет и золото холста
в опустевшем Эрмитаже.

***

У тебя на прикроватной — Мандельштам,
а на тумбочке моей — лежит Бахтин.
Мы с тобою, соответствуя годам,
не мечтаем ни о чём и не хотим.
Обхохочешься, — такой вот карнавал!
Обрыдаешься, — такая вот любовь!
Угловатым стал и режущим овал,
и на А-4 проступила кровь.
Михаил и Осип — вам ли горевать?
Слева — небо! Ну а справа — пенье птиц!
Посредине — белоснежная кровать
и холодный мрак, не знающий границ.

***

Внутренняя Монголия.
Это ли не предел?
Долго бродил на воле я.
Голос мой поредел.
Долго ходил в угаре я.
Что ж — отдохнуть пора.
Внутренняя Болгария.
Небо. Et cetera.

***

И предпочтя семейным драмам —
смерть памяти у большинства,
вернуться в прошлое Абрамом,
давно не помнящим родства.
Вернуться в прошлое, покамест,
трубу облюбовавший аист,
не улетел, стихи бубня,
из позапрошлого меня:
«Что ты скажешь теперь, балабол?
Теплотрасса нуждалась в ремонте.
С пацанами играли в футбол
черепами Рахели и Моти.
И пока не ударил мороз,
мы играли на улице нашей
черепами Исаков и Роз,
черепами Дебор и Менашей».
__________________________
И, ненавидя и любя,
живу на свете, как ни странно:
Абрам, не помнящий себя,
взасос целующий Ивана.
И я вернусь, вернусь, вернусь:
черней, чем снег — белей, чем Русь.

***

За моим окном — нежилой массив,
за твоим окном — города.
Был когда-то молод и был спесив, –
был да сплыл уже навсегда.
Я плыву во тьме — сам себе не рад
и не рад уже никому.
Посреди болот, словно Китеж-град,
у любви стою на кону.
День и ночь стою — выпадай зеро,
не боюсь его — попривык.
На одной из веток в твоём метро
в кругосветку уплыл старик.
Мене, текел всех, но не упарсин —
лишь себя, сгорев от стыда…
За моим окном — нежилой массив,
за твоим окном — города.
И не шутки ради — уже всерьёз
возвращусь вчера невредим.
За моим окном — шум твоих берёз,
шум осин моих — за твоим.

***

Неважно — где, а важно — кто
сидит на берегу:
по-летнему или в пальто,
на солнце ли, в снегу.
Не важно — где, а важно — как
он дышит через раз,
сжимая удочку в руках,
не отрывая глаз
от глади вод: речной, морской,
от поплавка на ней,
охвачен страхом и тоской, —
и до скончанья дней.
А дни, перетекая в ночь,
усугубляют тьму.
И кто надумает помочь —
лишь навредит ему.

Стихотворение капитана Лебядкина

Так живут два полушарья,
так живу и я:
борщ варя, котлеты жаря
и компот пия.

Скушав борщ, котлетов бездну
скушаю вот-вот,
и с лица земли исчезну,
расплескав компот.

***

По соседству с Моцартом живу
в доме трёхэтажном — окна в окна.
Не во сне живу, а наяву —
столько лет и мне не одиноко.

Вольфганг Амадей — любимый друг,
Вольфганг Амадей — родимый кореш,
музыкой безвременья и вьюг
тишину любви не переспоришь.

Прежде были кудри по плечам,
звонок был, как на рассвете птица,
но однажды взял и замолчал
и увидел ангельские лица:

детский хор, сливавшийся в один
голос — бесконечно-легкокрылый,
был самим собой руководим
и любим потусторонней силой.

Звёзды, тая, падали в траву
и она, как от дождя, промокла…
По соседству с Моцартом живу
в доме по-над бездной — окна в окна.