…Тяжело приходилось Платонову в начале мрачных 30-х: после разгрома «коллективным совписом» его повести «Впрок», Андрея Платоновича попросту не печатали. Не помогло даже публичное отречение писателя от всех созданных им произведений с обещанием возмещения ущерба, причинённого злополучной повестью (что бы это ни значило), — тотальный информационный игнор продолжался несколько лет.
Судьба чуть улыбнулась ему только в 1934 году. Ежемесячник «30 дней» опубликовал на своих страницах рассказ «Любовь к лучшему» (из романа «Счастливая Москва»). И в этом же году власть дала Платонову разрешение на поездку в составе творческой писательской бригады в Туркменистан. В числе этой группы, помимо Андрея Платоновича были Владимир Луговской, Владимир Билль-Белоцерковский, Николай Тихонов, Григорий Санников, Тициан Табидзе, Константин Большаков — и кто сейчас вспомнит фамилии этих людей за пределами филологического круга исследователей той эпохи? Целью поездки значилось написание и выпуск коллективного сборника «Айдинг-Гюнлер» (название в переводе на русский — «Лучезарные дни») в честь десятилетия образования советского Туркменистана.
Выехали из Москвы в конце марта 1934, и уже через пару недель были на месте, в Ашхабаде. Платонов практически сразу же откололся от коллег по творческому цеху, вот что он пишет в дневнике:
«Кормят так обильно, что стыдно есть. Но мне не нравится так праздно пребывать, и я что-нибудь придумаю. Кроме того, публика не по мне, — я люблю смотреть всё один, тогда лучше вижу, точнее думаю <…>. Я еду в Красноводск. Все остальные писатели остались в Ашхабаде <…> сидят в ваннах и пьют прохладительные напитки. Я уже оторвался от всех <…> от писателей изжога <…>. Здесь пить много стыдно и есть вкусно тоже нехорошо, потому что страна песчаная, бедная, людей объедать совестно <…>. Братья-писатели надоели друг другу ужасно <…> я тут совершенно один».
А Платонова влекла Азия, Туркмения захватила его всецело — бескрайними своими песками, палящим зноем, прячущимися в дымке рельефами гор. Тут всё было отлично от России, всё другое, и как-то по-особенному Платоновым воспринимались окружавшая его бедность, жизнь несчастных людей — то ли бессмысленная, то ли просто смиренная…
«Я приехал ради серьезного дела, ради пустыни и Азии. <…> Я смотрю жадно на всё, незнакомое мне. Всю ночь светила луна над пустыней, — какое здесь одиночество, подчеркнутое ничтожными людьми в вагоне», — такой ему виделась Туркмения.
Перед поездкой Платонов поставил перед собой особую творческую задачу: «Я хочу написать повесть о лучших людях Туркмении, расходующих свою жизнь на превращение пустынной родины, где некогда лишь убогие босые ноги ходили по нищему праху отцов, — в коммунистическое общество, снаряженное мировой техникой». Сквозившая в этих строках писательская наивность несколько умиляет — мог бы разве он, написавший сюрреалистически-мрачные «Котлован» и «Чевенгур», — воплотить в жизнь утопию советской Средней Азии, ещё совсем недавно содрогавшейся в войне против басмачей?
Кое-что Платонов, впрочем, действительно написал: рассказ «Такыр» и чуть позже — повесть «Джан».
«Такыр» представляет собой своего рода творческую квинтэссенцию всего, что характерно для платоновского стиля и метода в целом. Незамысловатый сюжет повествует о судьбе захваченный туркменами в плен персиянке Заррин-Тадж. Здесь, на чужой земле, в огненном плену раскалённых песков, её берёт «в жёны» Атах-баба, и вскоре у Заррин-Тадж рождается дочь Джумаль.
Выросшая в рабстве Джумаль в отличие от матери, не хочет мириться с мыслью, что для неё в жизни всё предопределено. Она убивает купившего её старого туркмена, выдаёт отряд кочующих по пустыне баев-бандитов красноармейцам и уезжает в Ташкент, где оканчивает сельскохозяйственный институт. Через десять лет Джумаль возвращается в родные края с одной-единственной целью — развести большой цветущий сад-оазис на месте, где когда-то погибла её мать.
В платоновском рассказе такыр переливается метафорой человеческой жизни. Такыр — это ведь особая форма рельефа, которая образуется при высыхании засолённых пустынных почв. Километры и километры глинистого грунта, изуродованного огромными, страшными трещинами (настоящими расщелинами!), тонут в мареве летнего зноя на территории Туркмении и Узбекистана. Безжизненные кусочки похожих друг на друга осколков с притаившейся в расщелинах смертью — неслучайно в рассказе Платонова Заррин-Тадж умирает именно притаившейся в трещине такыра. И не очень-то верится в оптимистический настрой концовки рассказа: получится ли у Джумаль превратить эти живущие смертью земли в оазис? Это большой и открытый вопрос, ведь красивая коммунистическая сказка не проросла зеленью новой жизни даже в реальности…
Приметна в «Такыре» и другая, характерная для творчества писателя тема. Эта тема касается странного, порой мистического, порой просто невообразимого переплетения отношений между детьми и родителями. «Мертвым некому довериться, кроме живых» — эта мысль из платоновского рассказа «Мать» в той или иной форме выныривает из разных его текстов, а уж в «Такыре» и вовсе финализирует сюжет, как бы показывая на примере вернувшейся к могиле матери Джумаль: действительно, довериться можно.
И какую же злую шутку этот своего рода моральный постулат сыграл в жизни самого Андрея Платоновича. Ведь доверие своего собственного сына, Платона, он в своих же глазах, наверное, не оправдал. Это ведь сына писателя, пятнадцатилетнего пацана, прихватили в 1938 году «нквд-шники» за юношескую дерзкую шалость, приговорив к десяти годам исправительно-трудовых лагерей в Норильлаге — только за то, чтобы досадить находящемуся в очередной опале отцу. И это он, отец, хоть и вызволил (не без помощи влиятельных знакомых) сына из лагерного ада, но не смог уберечь от тяжёлой гибельной напасти — подхваченного там же, в лагерях, туберкулёза.
И как знать, не это ли горькое осознание давило, душило подхваченным от сына же туберкулёзом, который и самого писателя, в итоге, тоже уложил в могилу? О чём думал Андрей Платонович в последние недели, дни перед смертью? Уж не о том ли, что, на самом деле, мёртвым вообще некому довериться и даже память о них хрупка, ненадёжна? Пытался ли он заглянуть мутнеющим взором вперёд, загадывая творческое своё бессмертие, которое могло бы оправдать всё сделанное и несделанное им в несчастной жизни?
Тот факт, что Платонов не забыт и читаем до сих пор говорит, пожалуй, о том, что его «такыр» всё же обернулся оазисом, под живительной сенью которого отдыхают с книжкой в руках и будут отдыхать ещё тысячи людей. В этом смысле мёртвый Платонов вполне может довериться живым потомкам — не забыли, помним, читаем.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
