***
Где возле рынка в разливе река,
встать, затянуться покрепче,
солнце распарывает облака,
вещи становятся резче.
Крики старух под базарным шатром,
яблок ведро у газона,
где-то гроза покатила шаром,
слышится запах озона.
Перегибает тяжёлый пакет
женщины тонкую руку.
Может быть, в мире меня вовсе нет,
есть лишь речная излука?
Где этот рынок? И где эти все?
Заживо явь прогорает,
и только ветер в газонной росе
с солнцем в пятнашки играет.
***
Пожалуйте, пожалуйте на этот блошиный рынок, развал
по обмелении нашей улицы. Можно приобрести, например,
прошлогодние листья и выложить перед дверью коврик.
Вот милостивая трава, что сеет себя сама и не пеняет
на любительское земледелие.
Вот спустившиеся с разных высот ягоды — рябина, ирга,
боярышник и фефелы шишки — все готовы срастаться в бусы,
мониста, браслеты — в любой преемственности и убедительности.
Кипа засохших ветвей — спилены в наказание за прогулки
по чужим окнам. Охотно обратятся в указки и всем укажут,
на что смотреть нельзя.
Это осыпавшиеся яблочки размахом с пинг-понговый шар,
или с фарфоровый глаз, или с клубок нити, что двинет
путника на десять шагов. Юродивая яблоня баловала их
лето напролет, чтоб бездарно устлали траву, и разве
птица или чей каблук клюнут яблочко раз-другой –
тут ему и амба.
Пустая оправа от очков — и стекшая в монокль чернавка
линза. Можно дарить смотрителю вашей бахчи, что гонит
рукавами пернатых, или новогоднему древу, а то не ждать
повода и украсить любой предмет.
Вот камни от разрушенного дома, из них снова можно
строить. Но прежде хорошенько отмыть в ручье, а лучше –
в болотной воде, потому что в них въелись бой часов,
чьи цифры сменили на сытых мышей, и ненормативная
лексика пса, каковую изливает уже в облаках — на лайнеры
и летающие тарелки, и дребезжащие голоса отца и сына,
что невозможно слушать, и потрескивают от отвращения
к себе — и к своей бесплодности.
Пух колотых подушек и куски ватина с лишенной чина
двери, к исходу лета их захочет цопнуть чертополох,
успевайте!
Вот шкатулка с резким фетором прошлого — некто купил
ее втридорога у высохшей в призрака уличной дамы –
и, завернув за угол, отсадил в наши травы.
Старые фото, усыпавшие склон. Похоже, лица, ведавшие,
кто это, тоже выветрились. Можно выбрать интересное,
очистить и представить как неизвестные работы Родченко,
или Прокудина-Горского, или Наппельбаума и назначить –
своими предками.
Вот дно от бутылки шампанского, распитой три года тому,
когда некто вскарабкался на Эверест. Или, кажется, прыгнул
с луны на парашюте.
Вот тень мятущегося дерева — готова посвятить себя балету.
Вот растоптанные наушники, которые кто-то пользовал
обратно роли — чтоб задуть хор, неотступно репетирующий
«Реквием», но выяснилось, что репетирующие толпятся внутри
его головы.
Попрыгунья-закладка — перескакивала по несколько страниц
в величайших книгах!
Здесь добрые птицы оставили угощение — членам вашего сада.
А этот сугроб золы — столетие, по чьем прошествии
разрешили посмотреть запись некоего судебного разбирательства,
но лета не понадобились.
Все — буквально за копейки: за горсть семян нездешних
цветов. За саженец достоверного дерева. Наконец, за посох,
опираясь на который, оно устремится в выси.
В конце концов можете забрать все — за так.
***
— Куда ты?
— Я так, дойду до лотка, куплю виноград.
Там теплится дом над правым плечом, и окна горят.
— Как мама?
— Лежит.
— А брат?
— Не звонил.
— А дети?
— Не спят.
А кто виноват — силён и богат, кто прав — тот распят.
Какая жара! Что возле окна, что там, за стеной;
Хоть выверни дом — столом под платан, кроватью с больной,
Внутрь — швами дверей, источенных в хлам червём ар нуво.
— А дождь не пойдёт?
— А что тебе дождь?
— Да мне ничего.
Дворы, как прибой, подходят впритык, вплотную и что ж;
Зачем там кричат и плачут о чем? Да разве поймёшь.
Как без рукавов их руки спешат чертить на лету:
— Что мама? что брат? как детям сказать, что невмоготу?
Идешь вдоль стены, по чёрной кайме. Откуда взялась
(Чертеж светляков, всплеск цицинател) печальная связь
С прогретой землей (а ляжешь в нее — прогреешь вдвойне)?
Так дети войны, друг друга узнав, молчат о войне.
Идешь до лотка с обрывком цепи, с обломком листа.
Воздушная вязь, грузинская речь, а жизнь прожита.
Вон мальчик, застыв под аркой в тени, зовет: «Тинико!».
Ты тоже кричишь и плачешь, но как — не слышит никто.
НАСТАВЛЕНИЯ СЫНУ
1
Ты сходи на кладбище. Пятый хвойный,
Поворот аккурат за могилой братской —
Ты же помнишь, мы же ходили. Войны
От живых своею повадкой блядской
Отрывают мёртвых. Найди скамейку,
Оборви сорняки, посади цветочки.
Мне теперь туда ни ужом, ни змейкой
Не пробраться — в этом году уж точно.
Всё вернулось на круги — ни петь, ни плакать —
Кто плясал от радости в девяностых? —
То-то. Ладно, мама не дожила хоть,
Ну, а бабушка знала, что всё вернётся.
Уж чего-чего, а пустых бутылей
Там всегда полно, где вода — ты помнишь.
Ямки вырой поглубже, побольше вылей,
Жаль, что я тебе не приду на помощь.
Хвойный шорох, мелкий ольховый шёпот,
Небо в дырках от ёлок, тропа лесная.
Вытри камень тряпками. Хорошо хоть,
Ни отец, ни дедушка не узнали.
Подмети. С цветников соскреби лишайник.
Кто-то смотрит всегда через ёлки эти.
Ты теперь за старшего. Навещай их —
Чтобы не потерялись в лесу, как дети.
__________
* Иноагент
***
возьми нас туда, где ничего не болит:
в прошедшее время, несовершенный вид,
где ходят сейнеры из устья, что ли, двины,
где дни весенние с летними сплетены.
где всё вы врёте, учи вас иль не учи.
где на повороте в кармане звенят ключи:
первый от славы, второй забыл от чего,
третий — от правого предсердия твоего.
я не хирург и дальше не проникал.
дверцу наружную бережно отмыкал.
удивлялся как солнечно в самом начале дня.
ревновал что кто-то здесь побывал до меня.
включи же камеру, затемненье и задний ход,
маши руками, ломай каблуками лёд,
прячься за шторами, ладони прижав к груди,
сделай хоть что-нибудь, только не уходи.
эти приёмы я готов повторять стократ:
платья, шиньоны, стрекочущий аппарат,
пальчики, лучики, и в закатном огне
крутится, крутится вентилятор в твоём окне.
***
Я слово приберег на Судный день.
Мне не найти уже иного.
В сапог засуну, спрячу под ремень,
И переписываю снова.
Его не сохранил в линейку лист,
И сердце ненадёжно — всё в нём ново.
Чуть отойдёшь: меняет слово смысл,
Все буквы те, совсем иное слово.
Но иногда находится само,
Когда бреду походкой инвалидной
По кладбищу классических томов,
Где так темно, что лишь его и видно.
***
Язык листвы перевести
на наш измученный язык,
его омеги и азы
и с нашими переплести,
и чтоб тянулась, как лоза,
другая речь, цепляясь за
воздушный край, поймав свободу
уском зелёным и витым,
как музыкант — восьмую ноту
прозрачным пальчиком шестым.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
