***
Снег обещали, а он не идёт —
так и привыкнешь к обману.
Чёрными ртами тревога поёт,
муха ползёт по экрану.
Градусник, я ли — кто больше разбит?
Смерзся кисель с берегами.
Коловращение ртутных орбит,
хрупкий закон под ногами.
Катится, крутится — снова не та,
где же планида другая?
Землю крестьянам, а совесть ментам —
пробовал, не помогает.
***
вся жизнь теперь на ворованных сковородках
в ношеных шмотках подлатанных шкурках
в желтых подтекающих штукатурках
мы ли не сеяли и не пахали
мы ли убивцев не убивали
а поглянь чего вокруг натворили
погань и только
падаем и не больно
разве тихонечко подвываем
и забываем откуда жили
а ежели свидимся Ванечка на том свете
ты уж надень красную свою рубашку
ты уж предъяви им крестное свое знамя
***
Вот так живёшь, и зубы чистишь,
и занимаешься собой,
и вдруг нечаянно зависнешь
с утра с закушенной губой.
В твоём уме, в твоём рассудке
между куреньем и чайком
растут случайные рисунки,
как будто в окнах зимним днём.
Они становятся цветами
с той стороны, где взгляд завис,
и всматриванье в них с годами
с лихвою окупает жизнь.
Там — крокусы, а там вон — лотос,
и, человек преклонных лет,
ты вниз скользишь в такую пропасть,
откуда вспять дороги нет.
***
нас никогда не слушалась зима
жила своею жизнью бестолковой
коптили небо трубные дымА
минтай варили в заводской столовой
соревнованья лыж по выходным
(спортивная семья и всё такое)
а пролетарий тёрся по пивным
антилигенты ныли всё «доколе»
носили транспаранты пили чай
(со слоником индийским этикетка)
гриб в банке трёхлитровой всё крепчал
лечил похмелье и не так уж редко
а летом скрип уключин на реке
и место встреч — Горелая Поляна
и волейбольный мячик по руке
стучал и падал в воду непрестанно
дубы казались крышею небес
и так высОко было это небо
что жизнь прошла в предчувствии чудес
а чудом был лишь дом и запах хлеба
и вот прошло так много зим и лет
что ты и сам как дуб под звёздной крышей
но ни зимы ни лета больше нет
и я кричу
но ты меня не слышишь
***
Что ни пробуешь — масло, сепию, карандаш,
Красные крыши, переулки, пески и льды…
Что же такое сделать, чтобы счастье проникло в этот пейзаж?
Просто добавь воды.
Чтобы гремела, шуршала, собою считала дни,
Ломилась морским коньком, лежала стеклом,
Только вздохни, только голову поверни,
Вот она, за углом.
Вот она идёт, как таймень на прикорм, на строфу, на ударный слог —
Тело из солнца и сна, пенный сугроб,
Видно, какой-то такой ее и выдумал Бог,
Начиная потоп.
message
о, когда — как факел водою над —
от стыда пылающее чело,
и в душе — как в кузнице — ад и ад,
и уже без разницы — отчего
[потому что хрен её — утаишь] —
от жары ли, стужи — вот эта дрожь,
и плевать — идёшь ли, стоймя стоишь
[ведь когда стоишь — всё одно и д ё ш ь],
и неважно— из дому ли, домой,
и — сегодня, завтра или вчера,
раз в груди — з(с)ияющая дыра,
а по обе— матрица, ангел мой,
и в каком окне её ни живи,
и в какой ни вглядывайся лорнет,
знай: ни в ней, ни вне её — нет и нет
ничего бессмысленней нелюбви.
***
не заколдованные дрожки
не окольцованные тени
везет карета неотложки
души и тела совпаденье
и все кто едет в коробчонке
водитель врач сестра болезный
все время думают о чем-то
об отвлеченном
бесполезном
и создается впечатленье
что жизнь обычная рутина
что в рай въезжают на оленях
на пуфиках из дермантина
и как-то делается проще
спокойней по большому счету
пророщеннее доморощенней
и что еще там
***
облаков кособокое войско
заржавелого неба за край
отошло как вчерашнее свойство
жить как жил а теперь помирай
небосвода дурная причуда
верхогляда чудная беда
это воинство родом отсюда
но едва ли вернётся сюда
на боках бронзовеющих криво
отпечатался ток временной
иноходца игривая грива
на спине командир за спиной
поле небыли небо печали
по краям заржавелая кровь
перемирия не обещали
потому заваруху готовь
с пустотой наползающей сверху
воевать до поживы её
дабы правым прибыть на поверку
самодельное стиснув цевьё
***
Я последним стоял у лотка: все украдено, кроме итога,
и у лучшего друга, витька, кто-то стырил последнего бога,
краснокнижные зубы сцепи и смотри в заповедные дали,
там зигует шлагбаум в степи — тем, кто нашу дорогу украли.
В бескозырке небрит и поддат, для меня и могила— невеста,
как сказал неизвестный солдат, что конкретно сказал — неизвестно,
созерцатель пустынных равнин на крови православных черешен,
знает всяк человек, бедуин — из какого дерьма он замешан.
И всплывает, гордясь пустотой, сквозь сплошную иллюзию дыма:
наше солнце — навоз золотой, наши звезды— помет херувима,
неожиданный дождь, променад, гумилев под огнем листопада,
это будет изысканный ад, настоящее озеро чада.
Будет счастье от сих и до сих, и над каждой казармой — подкова,
я надежный, проверенный псих, где еще ты отыщешь такого,
мы с тобою уедем в село, что-то вроде степного аула,
где меня обобрали всего, но предчувствие не обмануло:
Ты прощания первый привет и ребенок, поставленный в угол,
и в тебе активирован свет, а во мне активирован уголь,
все, что ты прочитала вверху — грязный сон, откровенное днище,
это боль, это ярость в паху, от которой становятся чище.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
29