***
Калика перехожий,
обувь оставь в прихожей.
здравствуй, коли зашёл.
Что уж стоять без толку,
в угол клади котомку,
с нами садись за стол.
Денег у нас мильоны.
Выпей, чего нальём мы,
выпей и закуси.
Надо, деньжат подбросим.
Ну же, милости просим.
Лишнего не проси.
Наших харчей отведай,
а между тем поведай,
как оно там вообще,
дай нам картину в целом,
как там на свете белом
рвётся душа вотще.
Правда ли, что за морем
тем же горюют горем,
той же горят бедой,
так же, как здесь, боятся
петь, говорить, смеяться?
Что ж ты стоишь? Не стой.
Сядь, хотя б для приличья.
Что ты там видел лично?
Дай наконец ответ.
Как там, в краю далёком,
свет над парящим оком,
есть ли он, этот свет?
Есть ли над оком голубь?
В небе видна ли прорубь?
Вся ли видна, до дна?
Пар ли над ней клубится?
Правда ли то, что птица
в тех клубах не видна?
В Новом ли свете, в Старом
люди уходят паром
в завтрашние облака?
Что-то ты слов не находишь…
Что так? Уже уходишь?
Ну, прощевай, пока.
***
В кинотеатре пахнет рыбами,
В окне зашторенном темно,
И никакого нету выбора,
И жизнь осталась за стеной.
И Чарли со слепой цветочницей
Тебе об этом говорят —
Война должна была закончиться
Двадцать второго декабря
Границами наутро стертыми.
Но вечно длится этот бой,
Пока летает дым над титрами
Всю ночь, как духи над водой.
***
Как это будет?
Просто не слышать больше
звуки, какие раньше мешали думать,
тихо лежать под новеньким одеялом,
не шевелиться, не обращать вниманье
на любопытных близких.
Чуть улыбаться (их не пугать излишне).
Выдержать стойко заплаканное прощанье.
Вскоре они, закрывая глаза руками,
выйдут за дверь тесной комнаты, прижимаясь
плотно друг к другу, как в поисках равновесья.
Медленно оглядеть то, что долго строил,
каждый предмет, оставленный в настоящем
(пусть отдадут тому, кто всерьёз оценит).
Выглянуть в коридор, помахать рукою.
Крикнуть: «Привет! До встречи!»
(не слышат – ладно)
и от земли оттолкнуться,
к нему вернуться.
***
Прожить все то, что выйдет выпросить,
Дотошно подбирать слова.
Но книги, книги нужно выбросить,
Самой, сейчас, пока жива.
Сейчас, когда не станут спрашивать
И выворачивать углы.
Сосна и клён, бумагой ставшие,
Мне как деревья тяжелы.
А нет бы так: пришли, ограбили,
Повыносили все подряд.
Другое дело – фотографии:
Дохни – и сами полетят.
Кто точно знал, что слово – олово,
Поймал его открытым ртом.
Но книги, самое тяжёлое,
Нельзя оставить на потом.
Да боже мой, кому захочется,
А не захочется – и пусть,
Читать, когда все это кончится,
Что я читала наизусть?
Пока ты тащишь чьи-то вымыслы
В огонь (а не наоборот),
Никто не скажет: что ты вынесла?
А поднимаешь и вперёд.
Какой рукой какая разница
Когда подводится черта.
И дождь так трудно собирается,
Как пьяный силится читать.
***
вот надувной медведь на облучке
рождественских саней, забуксовавших к ночи,
разболтанный, глядит весельчаком,
и лев резиновый на деревянной бочке,
и мышь с бантом, и пьяный снеговик
с тупой улыбкой, и другой медведь,
и трех оленей проволочный сдвиг,
и слабый свет их клетчат, как тетрадь.
во всем есть воздух, только нет скольженья,
все никуда идут, и не о том
сырой земли предпраздничное тленье –
волхвы, верблюды, пустобрюхий вол
над яслями, и женщина не спит
и песнь поет, её как будто слышно,
и, как иголка, на охапке листьев
пластмассовая куколка лежит.
***
Мы в аллеях темных проходили,
поднимались с именной скамьи,
обходили по траве и пыли
влажные участки в забытьи.
И она неслышно говорила,
как в хороших дорогих стихах,
не о том, что между нами было,
а о том, что будет. В небесах
пролетели две смешные утки,
мальчик в пруд забрасывал сачок.
Кто шутил недорогие шутки —
ничего не слушал, дурачок.
Поглощенный гневом и неверьем,
все, что можно было, пропустил.
Уговоры, на дорожке перья,
деревянный над водой настил.
Мальчик что-то нес в стеклянной банке,
веточки сплелись в полукольцо,
и неопытный смешливый ангел,
к нам приставлен, закрывал лицо.
***
морозные иглы ночного стекла
морозное дерево снег обезножил
как музыка лёгкие режет игла
и иней растёт на доверчивой коже
дышать на морозе любить сгоряча
когда поцелуи впиваются в губы
холодными пальцами нежность уча
объятья мороза так крепки и грубы
как пепел души — выдыханье тепла
горячую кровь — в ледяные пустыни
мороз обжигает пустые тела
и ветер толкает их в хрупкие спины
дышать задыхаясь осколками льда
скрипит на зубах ледовитое небо
морозная музыка — злая вода
я был в этом времени будто бы не был
София Камилл
(2003 — 2021)
***
собрать и охватить потерянные лица
и взять за шкирку как котёнка
сунуть за пазуху в загашник чтобы таилась под полой пальто затисканная тварь-тупица
кот пересобирается как кубик-рубик:
усики челка лапой коснуться громко
когито эрго сум или пока страдаешь ты ещё живешь
когтями впиться в кожу
несть в полутьме и ткани ко свету
тому кота в мешке как в сумке
прижав к потеющему сердцу: месту где слезится
кается и сладко спится тем кого прижали — им кажется что вечно ночь будет длиться
прося любить и жалиться
жужжит пчелой — пушистой птицей
с рук слезть не дать куда он денется комок сгустившихся
себя сгубивших лиц
дать им губами с рук есть настоящее
ютить вмещать туда куда не лезет — где пустое
как пить дать молоко весеннее которое как будто бы не убежало а забродило белым по стенке котелка
пусть не воротит нос от липкой
белковой плёнки — пенки дней, которая плетёт поверхность коврик тонкий и не даёт нырнуть до дна
пустите в дверь и поселите у себя
этот домашний терпкий зверь
***
говори, говори со мною,
говори, даже если свет
обернётся такою тьмою,
из которой возврата нет,
говори, даже если губы
лубяная свела тоска,
полоумные лесорубы
ждут безумного лесника,
говори, говори дыханьем,
криком, шёпотом, немотой,
яблонь розовым полыханьем,
горем, радостью, всей собой,
чтобы время не шло, а пело –
до предела, до той поры,
как вонзятся в глухое тело
милосердные топоры…
На свету
Явился снег обещанный,
вроде письма.
Стекло чуть с трещиной,
а там зима.
Стучат стекольщики.
Свет бьёт в окно.
Морозные его укольчики.
Заменят – и обновлено.
Вот смотрят, жмурятся,
ни слова, там
лишь утро и́скрится
и тихо замершим кустам.
Садитесь, дольщики
зимы и снега, но
стоят стекольщики.
Свет бьёт в окно.
Чай? Чай, смущаются.
Нет, говорят,
и улыбаются
все двое целиком подряд.
Поверь, поверь, есть
начало всех начал:
вот эта мерность…
Так молвил я и замолчал.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
