Александр Кабанов
* * *
Земля шевелится, шелковица цветет,
внутри себя цветет и опадает,
и мастер йода собирает йод,
и мастер крови на бинтах гадает.
Цыганский табор под землей живет,
он свадьбы празднует и лошадей ворует,
и мастер йода собирает йод
и в Бабий Яр гостинцы серверует.
Земля шевелится, и превращаясь в квест,
выходит дядя Яша с черной скрипкой,
и тишина, как духовой оркестр,
из ямы поднимается с улыбкой.
Все зубы золотые, все шары,
все тапочки балетные от спама,
все пастернаки вышли из игры
и всех убили, даже мандельштама.
Сбегает дождь в резиновом плаще,
земля шевелится, не разбирая флагов,
а полицаев не было вобще,
примерно так, как не было гулагов.
ПОПЫТКА БАЛЛАДЫ
Они живьем зарыли прадеда
и кузницу его взорвали.
Наверно, это было правильно –
иначе бы не зарывали.
Иначе бы Талмуд почитывал
и раздувал мехи для горна,
скупую денежку подсчитывал
и жил себе, не зная горя.
А так — зарыли вместе с пейсами,
Талмудом и кузнечным потом,
с тоскливыми, как осень, песнями,
что пел за рюмкой по субботам.
А сын его вскочил на серого
и скрылся в Колкатовой Балке,
хотя за ним рванулись семеро,
мотоциклист и две собаки.
Затем, презрев шестую заповедь,
оставленную праотцами,
он растворялся в трупном запахе
в одной колонне с мертвецами.
За дом, за кузницу, за прадеда
он шел на Прагу и на Вену.
Наверно, это было правильно –
иначе бы не шел. Наверно.
Иначе бы Талмуд почитывал
и раздувал мехи для горна,
скупую денежку подсчитывал
и жил себе, не зная горя.
А мне велят сегодня каяться
за то, что мы переплатили
за кузницу, за то, что, кажется,
не так, как надо, победили,
за то, что жили так неправедно,
неправильные песни пели.
За то, что закопали прадеда,
а деда так и не успели.
Дым и рым
Зима, как штукатурка с потолка —
повсюду гипс рассыпан и размазан,
губой примёрзла к берегу река —
из полыньи мерцает щучьим глазом,
позёмка брызжет кашей просяной,
рябины куст синицами изгвоздан,
сквозь острый воздух именно зимой
виднее обезжиренные звёзды,
а ты большой и больше не шалишь,
а там, в овраге, лежбище Прокруста,
сама с себя расщелинами лыж
скользит гора, оглохшая от хруста,
валежника навяжешь второпях,
где, гнёздами вороньими патлаты,
осины держат стужу на ветвях,
облезлые, как старые домкраты,
пока луна не выгнулась дугой,
уснёшь в избе, вдали от глаз недобрых,
не разобрав, чей почерк над трубой —
шифровка или Пушкина автограф.
Отключили свет
Привстань и в накатившей тишине
обратно водрузи на камелек
свечной огарок, пусть, пока он не
истлел, еще посветит нам малек.
Пусть просияет, даже если слабо,
источник света, вскользь расшевелив
все ветви теневого баобаба
под кроткий незатейливый мотив.
Как при свечном углами освещении
смещается предмета восприятие.
Не каркать, сэр! Распутье не распятие.
Еще все рассосется постепенно и
вочеловечится. Да, доктор, вроде я
согласен. Пусть же вьется по-над лаврами
вальсок или военная тренодия,
простая перекличка труб с литаврами.
***
погадать тебе на кофейной роще
на томатной чаще дубовой гуще
раньше было с прошлым намного проще
потому что было оно грядущим
опрокинуть рощу на блюдце снега
разглядеть очертания циферблата
что тут скажешь скоро пройдет полвека
что ты видишь только давай без мата
отстоится роща и силуэты
прояснятся всмотришься все знакомо
что ты будешь делать прошедшим летом
если я уйду от тебя к другому
***
Где пела птица, там тебя уж нет,
где пляшут дети, там тебя не будет.
Порой зовут деревья, небо, люди,
ты отзовёшься — тишина в ответ,
и ничего, и никого кругом.
Как будто кто-то наложил заклятье —
запаздывать со словом и объятьем…
Прийти под вечер в опустевший дом,
забывший всех, кто в нём когда-то жил,
и всё же печку растопить лозою,
и тут почуять — всё и все с тобою,
никто и никуда не уходил.
***
выводя из себя, не держи меня за руки, брат.
дай ладоням запомнить податливый сумрак белёсый,
перебрать поименно сугробы напрасных утрат
и смотреть, и смотреть, как метель обнимает берёзы.
поклониться родным, между делом сходящим с ума,
и чужих не забыть, хладнокровно шагающих рядом.
перестать зарекаться — пусть будут тюрьма и сума,
лишь бы выстоял дом, изувеченный шалым снарядом.
тише, девочка спит, что есть сил обнимавшая мать,
на покрывшейся коркой земле, обернувшейся адом.
здесь, по слухам, война — вот и некому их поднимать,
обескровленных птиц, на лету искалеченных градом.
отпусти меня к ним, безмятежно не помнящим зла,
я смогу рассказать им,
что пропасть совсем не бездонна,
что и с той стороны было видно, как нежно несла
мирно спящую дочь на слабеющих крыльях мадонна.
перемирие, брат, фейерверк завершает концерт,
лишь бы нам не забыть это пение их горловое…
песня — тот же тоннель, свет опять обещали в конце.
сколько долгих веков с непокрытой стоять головою
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
