Толстяковские

 

Начну издалека. С Нацбеста. Эту премию в 2022-м не присудили, ограничившись объявлением результатов голосования за финалистов, и заморозили. Но лонг-лист существует. И там особняком повесть «Один маленький поросёнок и одно большое свинство». Она опубликована в «Урале» (№ 7, 2021) под именем Ивана Семёнова, «гвардии рядового, живущего в Пермском крае за горизонтом событий». Весьма похоже на литературную игру с криптонимом, что прямо отсылает к карикатуристу, создателю «Весёлых картинок» Ивану Максимовичу Семёнову. Или к двоечнику Ивану Семёнову, герою книги Льва Давыдычева. Или просто от балды.
Сама же повесть в андерсеновском стиле. С животными, которые как люди, и людьми, общающимися с животными, как с одноязычными существами. Люди выглядят блекло, корыстно, трусливо, да и мало их там. А животные — во всей красе, храбрости, остроумии. Сказка плутовская, написана легко и динамично. Нравственная подоплека — нельзя договариваться с шантажистами, террористами и прочими преступными элементами, надеясь их обхитрить — провоцирует на сопоставление. Понимаешь, что с другими героями сказки точно не получилось бы. О реальной жизни и думать не приходится — дурной запах и умный поросёнок ещё никого не спасли.

А что вообще спасает? Творчество. Искусство. Это одно и то же? Разбирается в развитии, в истории. Частной и общей. Поэтому интересен опрос поэтов, прозаиков и критиков в «Дружбе народов» (№ 7, 8, 9) об эстетическом родстве, наследовании, «точке культурной сборки». Большого энтузиазма у опрошенных в общем-то нет. Осторожность. И если о самоопределении и последователях («кто сидит в пруду») реципиенты размышляют более-менее вольно, оммажно, то об оппонентах почти не говорят. И не из-за тактичности. Подобно рыцарству, исчезла высокая соревновательность, уважительная дискуссионность. Конкурентный диалог в литературе — важное условие движения. Когда его нет или мало, стремление к преемственности ослабевает, истончается коллективная культурная мембрана, сквозь которую проходит необходимый творческий минимум.

Поэтому захватывает поэзия, сохраняющая связь с героем, автором и его предшественниками одновременно. В «Знамени» (№ 12, 2022) подборка Александра Переверзина «Гутенберг на полставки» именно такая — сберегающая лирику в её неомоднённом виде. Язык современный, а трогательность, сентиментальность героя обновлений по воздуху (журнал «Воздух», разумеется, не при чём) избежали, сохранили исходную типографику. Переверзин не пропатчил себя, его романтизм, отчасти блоковский, по-мужски искренен, раним и великодушен. С этой интонацией сейчас большие проблемы. Дефицит нормального мужского чувства. Мужской боли. Без манипуляций, абьюза, харасмента и прочих. Не цельнометаллическая амёба, а неподдельный живой герой. Он органичен в своих переживаниях. Здесь можно употребить позабытое, увы, слово «страданиях». Тромбованием травм Переверзин не занимается. Он любит. В страдании любит. Этим ничего не тешит, а утешается. Ради такого редкого нынче благородства стихи и писали когда-то. Отрадно, что и сегодня пишут.

…

Переход в 2023 год прибавил усталости, пишешь сложно даже для себя. Возвращаешься к недавно бывшему настоящим прошлому по инерции пограничного существования. Между «только вчера» и «уже сегодня». События, люди, ты сам…

В «Волге» (№ 11, 2022) подборка верлибров Игоря Ильина «Слепые подрамники» запомнилась точностью.

Мы перестали понимать друг друга, когда ты сказал, во что веришь.
Вера была слишком живой, трепетной и немой.
В тот момент.

Такие разные. Такие родные. Такие непримиримые.
Кто-то не понял, кто-то не простил.
Кто-то один не поверил, что может убить.
Свет.

Просто и многозначно. Человек теряет человека. Частная трагедия перерастает в общую. Народ — это лирический герой, но — эпоса. Личное в истории не выбирается, оно дается. И выбора как такового не существует:

Дети не выбирают родителей,
они их в какой-то незаменимый момент назначают,
повинуясь неясному звериному инстинкту,
и дальше уже живут с этим назначением всю жизнь,
как с первой раскраской, первым шажком
или неповторимыми невыбранными глазами.

Если бы кто-нибудь мог выбирать.

В этом «если бы» обычного сожаления не слышно. Устройство отношений, когда дети выросли, меняется. Обустроить их односторонне правильно не получается для обоих сторон. Ильин находит для своего героя тон гипотетического сына Лира, который мог бы понять отца, если б существовал и вырос после сестер, догоняя их, в условиях последней надежды, — понять, но не помочь.

Очевидно, что мы живем в разных местах: в самый разгар нашей жизни,
между нами десятки, а может быть сотни навязанных лет.
Ни стереть, ни пересмотреть.
Одно цепляется за другое.
Звук переходит в цвет.
Но ничего не видно.
Вокруг мертвый путь из прилипших к обочинам автомобилей.
Мы слышим и видим разное, но не разницу – и смысл ускользает
в саднящую рану следующего поколения.
Нам не выжить. Не пережить.

Такой уравновешенный фатализм. Откуда? Ильин был участником поэтического семинара Дмитрия Воденникова в школе писательского мастерства «Пишем на крыше». Чувствуется некий флер наставнического обаяния. Не в ущерб индивидуальности, нет, автор вполне самостоятелен в поэтическом пространстве. Однако привкус есть. Не подражание, а совпадение акустик. И у Ильина всё заканчивается, а у Воденникова кончиться не может, нет сил закончить, кончить всех. Не уверена, что мироощущение «Слепых подрамников» мне близко, скорее нет, но останавливает на себе, провоцирует на антитезу. Это хорошо. Нам необходимо противостоять мортидо.  

…

Завершу беглую #дегустацию толстяков за 2022 год экспресс-обзором нескольких номеров «Нового мира». Почему выделяю чаще публикации этого журнала, уверенно не отвечу, так как это загадка и для меня. Магия названия срабатывает, скорее всего, и к гадалке не ходи. Да, лучше не спрашивать о логических цепочках. Дегустационные если в ходу.

Итак. Тезисно.

Сентябрьский (№ 9, 2022) номер «Нового мира».

Цикл рассказов Елизаветы Макаревич «Ничейное, неважное». В НМ печатается впервые. Короткая проза. Отличительная черта — по-особенному двигающаяся камера рассказчика. Время перескакивает с совсем прошлого на недавно произошедшее. То селфи-речь, то за персонажей. Рваность повествования играет чуть ли не главную роль в рассказе, давшем название всему циклу. Действительно, жизнь героини лишена цельности, цели. Мать умерла, да и была сама по себе, отец и брат — другая семья. Почти влюбилась, но влюбил он только затем, чтобы лишить девственности. Ничейное, неважное существование, разорванное. Макаревич — молодой автор, и на ее монтажном столе, думаю, еще много достойного будет.

Дальше. Постараюсь лаконичней.

Эссе Дмитрия Бавильского «Бремя полого человека». По обыкновению в тексте — матрешка. В том смысле, что Бавильский из одной заглавной темы извлекает несколько других, анализируя на примерах классических и современных писателей прием пастиша. И благодаря методу Бавильского получаем критические портреты литераторов и разборы произведений, не забывая про главный инфоповод. А именно: пастиш пронизал всю литературу, он везде. В финале приходит мысль, показавшаяся почти уместной: таким образом… каждый человек — это собрание пастишей своих родителей. Если продолжать параллелить, то заменим «человека» на «литературу» и вместо родителей напишем «автор». Просто, как мир.

По традиции тандем Лизы Новиковой и Владимира Ивановича Новикова представил статью «До тридцати поэтом быть почётно» (а в 2021 году в 9 номере была статья «Крути, Митька, крути!» о жанре «альтернативной истории» в современной литературе). В объемном аналитико-обзорном материале авторы знакомят читателя с поэтами первого поколения двадцать первого века. То есть родившимися после 1996 года. А лучше начиная с 2000-го. Приводимые имена (в разной степени звучные) и цитаты из характерных стихотворений с краткими оценочными комментариями критиков предлагают актуальный срез новейшей русскоязычной поэзии. Не говорим — русской, так как, например, упоминающаяся в статье поэтесса Егана Джаббарова нередко подчеркивает свою национальную идентичность и работает с деколониальным письмом. Новиковы отмечают, что сейчас «верлибр все-таки имеет то преимущество, что это стих презенса, стих настоящего времени», «и сегодняшний стих оценивается нами по тому, насколько он передает музыку нынешнего состояния мира», так как «поэты нового столетия видят этот век как вечность, и притом вечность неблагополучную, жестокую». Цитировать можно почти все ремарки к иллюстративным стихам. Каждому поэту по лаконичному (буквально по фразе) резюме. Но более всего согрело душу вот это: «Сегодняшние почерки только формируются и, может быть, станут различимыми для читателей через пару десятков лет. А пока же главным эстетическим показателем становится испытываемое нами послевкусие. Материя довольно зыбкая, но как материал для рефлексии пригодная». Послевкусие, Велимир! Это практически легитимация работы #дегустатора! Вдохновляюще, что и говорить.

Поэтому продолжим. И все же покороче.

В ноябрьском номере НМ (№ 11, 2022) впервые напечатаны стихи Елены Дорогавцевой. Подборка «Блюз ошую и одесную» небольшая, но безразмерная. То есть универсального смыслового размера. Музыка слов ада и рая. И о войне, и о старости. О силе воли. О побеге в смерть. Плотность каучукового стиха. Пульсирующая внутри сердцевина. И удивление, почему раньше не…

Также интересна здесь же рецензия Александра Чанцева «В поисках столицы королевы Шебы» о биографии Антуана де Сент-Экзюпери, написанной Куртисом Кейтом. Критика Чанцева неконвенциальна, как и его проза (по замечанию самого АЧ). Выход за контекст книги обыкновенное развитие для Чанцева. Он набирает массу фактического материала и сбрасывает, чтобы в инерции падения незаметно перейти к личностной интерпретации главного героя. Это может быть и персонаж, и/или автор. А может — читатель. Независимо от объекта Чанцев приходит к своей индивидуальной восприимчивости и анализирует ее реакцию в момент соприкосновения с книгой. Отношение к «Эксу» критик давно определил и теперь сравнивает, даже инспектирует чужой опыт жизнеописания Сент-Экзюпери. И все для того, чтобы подвигнуть читать непосредственно произведения ранимого летчика, ведь «его жизнь, он сам почти максимально не отделен от них».

На сим позвольте прерваться. Однако конца и края мирам нет.