***
ещё весь август впереди,
а всё засохло и заржавело —
как боженька предупредил,
что на ходу меняет правила
куда теперь весь этот пыл —
цикады, грозы..?
тем не менее
ну, жил и жил — да был, да сплыл —
лови, подхватывай мгновение!
и правда некуда зачем
и некогда уже тем более
любовь и ненависть вотще
меж нами ходят подневольные
а в золоте или во рже
зимой без разницы уже
патриарший сад
Р. Р.
луч света проходящий под кожу
танцует обводит сюиту сует
симфонию звуков вырезающих утренний воздух
сердце раздутое в футбольный мяч
невесомое как удержанный узким выдохом
пинг-понговый шарик
старое дерево олицетворяется
случайной своей кривизной приняв форму
оберегающего почти материнского жеста
выведенное на табличке название
становится именем им можно окликнуть
как дальнего родственника
ландшафтные тропы пройдены детьми
собравшимися в неловкое кругосветное путешествие
в стороннее слушание себя
невидимый джаз-оркестр
на смотровой площадке
***
Лежать в траве и видеть, что стрижи.
На уровне залатанной души
Глубоким небесам обратны недра.
Представь, что нет на свете, словно ты —
Ты навсегда заткнулся — а цветы
(Им все равно) качаются от ветра.
Что там, откуда холод? Там темно.
Мне страшно, бес, воздушное окно
Над головой моей пугает сетью.
Когда умру, переселить меня
Земного ниже уровня, звеня,
Сомкнут ряды знакомые соцветья.
Примерить твердь. Пока на вырост мне.
Горизонтально вытянут во сне,
Ты как бы привыкаешь к этой роли
И знаешь, что разомкнут будет круг.
И август, старый царь, идет на звук,
Рассыпавшийся пчелами вдоль поля.
***
та кого послали на замену
музыке воды по водостокам
шелесту листвы по тротуарам
ветру переменных направлений
по кривоколенным переулкам
с полпути свернула и осталась
каждый день теряет по залогу
кровью переписывает чеки
я её уже почти не помню
помню как идти от центра к дому
с медленно закрытыми глазами
с кораблем бумажным из ладоней
пущенным в пустонебесной луже
плавать за словами составными —
тонкорунный пепельнокрасивый
густопсовый тщательнонебрежный —
и с иным
согласно предписанью
запрещённым плавать в местных водах
помню обработку и шлифовку
помню все мосты бывали справа
слева — только вынутый из почты
помню как стояли у подъезда
и уйти друг другу не давали
в некотором смысле — и теперь так
***
Покуда есть слова в гортани,
разговорись, разговорись
про ветер предосенний, ранний,
по серой улице пройдись.
Старик гуляет с рыжей таксой,
собачка нюхает траву.
О чем ещё? О жизни званской,
о тёплой жизни наяву.
Река синеет с поворота,
звенят деревья в тишине,
эй, открывай листве ворота,
сейчас всё полетит извне.
Под ветра бешенной атакой
завьётся вихрь и полетят
старик, дорога и собака,
деревьев невесёлый ряд.
Некрашеный сарай на крае
сорвётся с плит и полетит
туда, где дней река большая
извилиною шевелит.
***
«Не бросай меня, — прижимается, — будь со мной.
Будь моей опорой, крышей, моей стеной…»
Он кривится: «Боже,
поменял бы Ты назойливый звукоряд!
Столько баб на белом свете, а говорят
все одно и то же».
Тьма слетает в сад бесшумно, как нетопырь.
Отсыревший воздух, резкий, как нашатырь,
заползает в окна,
и зрачками волка
две звезды горят, насаженные на штырь.
Он снимает ее ладонь со своей груди.
«Ну давай: обличай, долдонь, городи, гунди —
все равно уеду
из югов твоих — горели б они огнем!
Под кроватью — сумка, паспорт на дне, а в нем —
мой билет на среду.
«Ха! — глумится она, — твой паспорт и впрямь на дне.
Тащит краб его в зубчатой, кривой клешне,
а билет мурена,
не икнув, сглотнула. Спи, болтовней не мучь.
На крючке — халат. В кармане халата — ключ.
Дверь снесешь? А хрена!»
Так полвека они, уставившись в потолок,
продолжают в ночи мучительный диалог,
губ не разжимая.
И когда она вдруг смолкает часу в шестом,
он толкает ее, спеша убедиться в том,
что она живая.
***
Лето средь густых растений и небесного огня,
август — время потрясений — боже потряси меня
над толпой, как погремушку, чтобы влиться в общий гнев,
над рыданием в подушку наших вдов и наших дев.
Потряси меня за плечи, чтобы я пришёл в себя
и остался частью речи накануне сентября,
частью речи, сгустком боли, гладиатором добра,
сторожем в херсонской школе, что разбомблена вчера.
Выключи шансон кабацкий и сроднись с моей бедой,
где колеблется рыбацкий колокольчик над водой,
там, где киевские горы растворились в синеве,
и выходят мародёры с новым вием во главе.
Август — это месяц ясный, как меня ни назови,
но отныне я — потрясный волонтёр твоей любви,
ночь зализывает раны всех грядущих мятежей,
и влажна, как баклажаны — перед выставкой ножей.
На закате и в зените, где сплошной иконостас,
знаю, вы меня пронзите, чтобы я вас не потряс:
сквозь кевлар в бронежилете вы пронзите сердце дня,
чтобы не было на свете — дней, пронзительней меня.
без прописных
1
ты есть, и вдруг затих,
и нет, не будет больше…
я знаю, иссякает стих,
но не любовь же.
страх и его — едва сюда
пришёл — слепой накрап, но…
но смерть обыденна всегда,
а жизнь внезапна.
я знаю, кто меня ведёт
и что сулит, какие брашна.
гранатовое дерево цветёт
за всех. не страшно.
2
как быстро темнеет –
день, вспыхнув, погас.
но чудо всегда ли имеет
счастливый окрас?
запомни: бывает
печально оно,
когда свет вовне убывает,
но светится дно.
так музыка прячет
в своей глубине
нить краткую: время, а значит,
чудесна вдвойне.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
