***
Очень очень очень осень очень очень очень
Где-то спрятана осень
Что же ты как ребёнок смотришь
Не отводя взгляда
Не окрашенного указанием
Что мне сделать
Сесть в автобус и ехать ехать ехать до дома
Завести собаку
Сделать неопределенный жест рукой на прощание
Очень очень долго ждать
Долго ждать
Пока ты все ещё ребёнок и смотришь
***
красный день всех рябин
иоанн богослов
наши вниз по оби
голоса унесло
горечь под языком
ачаир на крыльце
так святые с икон
свой наводят прицел
так гуляют ветра
в опустевшем дому
след идет со двора
и уходит во тьму
кот исправно приносит
к порогу мышей
ветер строчки приносит
в которых мишел
ма бел
так поют до утра
на реке фраера
все что было вчера
стало позавчера
***
Лучше всего просыпаться рано утром,
когда рассветает — и небо похоже
на ухо ребенка, просвечивающее на солнце.
Птицы уже поют, люди еще не шумят,
только Левиафаны мусоровозов
гремят своим внутренним миром
среди волн пустых переулков
в розовой пене бугенвиллий.
Ворона на верхушке кипариса
пародирует флюгер на готическом шпиле.
Удод постукивает по стволу сосны,
останавливаясь и оглядывая работу.
Облако эвкалипта повисло у балкона.
И ровно шумит кондиционер, сердце
квартиры. День разгорается,
как спор личного пространства
с безличным временем.
***
Пока прикладываешь ленты
То к волосам, то к рукаву,
Свою застенчивую тень ты
Размазываешь по ковру.
Ты медленная. Воздух рядом
С тобой тяжёл и недвижим,
А за окном проходит рядом
Неплотным масочный режим.
Тяжёлый влажный свет октябрьский
Не позволяет рассмотреть
Пространство меж лицом и маской,
Полуоткрытое на треть.
Но ты в окно едва взглянула
И, обернувшись на себя,
Вся потянулась и со стула
Коснулась ткани сентября.
Вот, посмотри, как замерцало
Не отражающе теней
Ошеломлённое зерцало,
Двоясь между тобой и ней.
***
собери про меня всё что можно найти собери
все тетради блокноты где птицы мои снегири
краснопёрая стая креплёных сибирских кровей
свет и розовый снег и тебя не отыщешь правей
собирай по слогам всю мою несусветную чушь
может я хоронюсь может родину спрятать хочу
в тополиной пурге зазеркалье слезящихся фраз
спрыгнуть
с красной строки мы с тобою пытались не раз
спотыкаясь прыг-скок вдалеке от подмётных кадил
и давали нам срок только срок раньше нас выходил
и опять по пятам щипачи наших снов стукачи
тут кричи не кричи а попробуй впотьмах соскочи
как бездомных котят нас пытались любить утопить
собирай со стола всё что можно допеть и допить
разноцветные фантики тоже как гильзы от пуль
безутешный февраль талый март ненаглядный июль
собирай мою верность живущим не так невзатяг
всех моих рыбаков моряков остряков работяг
дураков и блаженных поэтов бандитов менял
но забудь про меня позабудь про меня про меня
***
умереть не так просто
как кажется
организм цепляется за каждое мгновение
каждый удар сердца
гонит по венам зараженную кровь
жить хочет
хочет но не может
очень тяжело
отказаться от привычки
жить
отключить волю к жизни
у каждой клеточки
своего организма
смерть медленно идет по телу
возможно мы еще
позавидуем тем
кто нашел в себе силы
сделать шаг в пустоту
ИЗ ЦИКЛА «ПРОЩАНИЕ С КЬЕРКЕГОРОМ»
СЁРЕН И ОРФЕЙ
Только на краю отчаяния есть вход в двери истины.
«Взамен он дал мне силу духа, какой нет ни у кого в Дании».
Зачем меня Орфей несет как лист стекла,
в нем отражаются попеременно
листок, извозчик, гавань, стадо чаек,
и шмель в меня стучит, не замечая,
в из неба вынутый квадрат
10 лет всяческих склок с журналистами и церковью (господин Гольдшмидт, господин
Мёллер, господин Мартенсен, новый епископ) сделали из денди с тростью старую ворону с волочащимся крылом, с человечьими навыкате глазами.
Зачем несешь меня, Орфей, к Аиду
где в стонах царствует струна виолончели
зачем пустые движутся качели
от сердца к небу, затаив обиду
я ведь не вор, я ведь не ворон с речью
я только тонкий белый отрок снеговой
я не стекло с разбитой головой —
старик плывущий в неба междуречье
продолговатый и живой.
Зачем, Орфей меня ты песней превратил в стекло,
а ноги в земляничную поляну,
цел Исаак, как сжатое тепло,
и я его раскачивать не стану.
И я кричу от боли как ревет гиппопотам.
Отчаянье очей глубокозрящим — зренье.
Я сложен из стекла и крика пополам
и вены семикратной озаренья,
летит по небу тела храм —
из букв и воздуха стихотворенье.
А мной поет Орфей, ломая строй небес
но «общее» да не владеет единицей,
и дышит Бог безмерною синицей.
Я над рекой стою — в иной простор разрез.
Не приходи его зашить, Орфей,
неси меня стеклом и ветром маргаритки
сквозь этот мир, что лжив до дна и нитки,
где гол, как дева, вечный соловей
***
Вот вырасту и стану первым —
во всех значительных вещах:
я был признателен консервам,
взрослел на ранних овощах.
Мечтал о звёздах под херсоном,
но парня встретила бахча —
в плаще с тяжелым капюшоном,
под руководством ильича.
И служба в армии по нервам
прошлась, с оглядкой на журфак,
и каждый был — немножко первым,
распространяя этот мрак.
Сквозь запах оружейной смазки,
сквозь беловежский геморрой —
я чудом выскочил из сказки,
как любознательный герой.
Чужими книгами запаслив,
меняя профиль на анфас:
и кем я — был, а был я — счастлив,
вот так, примерно, как сейчас.
Плетусь, по щиколотки в новом,
вдоль нескончаемой стены,
и голосую каждым словом —
за прекращение войны.
Деля сложенье вычитаньем,
смотрю и вижу прежний мрак,
и купол церкви, очертаньем,
похож на свёклу и буряк.
И улицы, в пучок моркови —
собрались с видом на закат,
здесь каждый вечер — вкуса крови,
такая вот петрушка, брат.
Здесь ливень: то с рыбацкой сетью,
а-то с авоськой держит путь,
и двадцать первому столетью
опять приходится свернуть —
Туда, где вьется теплотрасса
и окружает детский дом,
туда, где пушечное мясо —
живет в наборе борщевом.
***
Я роняю папиросы
пьяными руками.
Лена книжку Леви-Стросса
держит вверх ногами.
Вот отсюда, свет мой ясный,
дети и берутся.
Дар случайный, дар напрасный,
пепел в чайном блюдце.
Мама, папа, брат, Аркаша,
Саша и Ирина,
Галя, Витя и Наташа,
Алик и Марина…
Многие, кого любил я,
с кем легко дружил я,
к большинству примкнули (англ.) —
умерли, мой ангел!
Вдох и выдох в час заката,
пыль фотоальбома.
Старость чуть витиевата,
будто в чем-то виновата, —
вычурная идиома,
грустная цитата.
***
Так хорошо — не ждать чудес заранее,
а просто на ночь не гасить ночник.
Чем глубже тьма — отчётливей сияние
от книг раскрытых и закрытых книг.
Забиться в септу потайного грота,
и нет уже ни спешки, ни вины:
цветы, растущие из переплёта
при свете дня почти что не видны.
Пугливы их изогнутые стебли,
их чашечки — из ветра и воды,
и в каждом самом крошечном пробеле
цветут мои бессмертные сады.
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
