Ты мечтаешь о поцелуе, сейчас ты возьмёшь её руку, притянешь к себе… И вдруг она поворачивается к тебе, смотрит прямо в глаза, первый раз она так прямо на тебя смотрит, взгляд её тёмных глаз чист и прекрасен, и говорит, негромко, но отчётливо

Ты мечтаешь о поцелуе, сейчас ты возьмёшь её руку, притянешь к себе… И вдруг она поворачивается к тебе, смотрит прямо в глаза, первый раз она так прямо на тебя смотрит, взгляд её тёмных глаз чист и прекрасен, и говорит, негромко, но отчётливо
Диалоговое пространство между классиком и современным автором возникает в литературном процессе не так уж редко. Пишущему, а, следовательно, мыслящему человеку необходимо переосмысление чужого, проверенного одиночества, чтобы не так гулко было оставаться в своём собственном.
От такой перспективы хочется криком кричать, пусть зная наперёд, что это бессмысленно: хоть размышляй, хоть кричи, а «в зоне щучьего веленья», «у нас», результат один — роковое совпадение размышленья с криком.
Кажется, сама поэзия устала от социального, от свалок, физиологии, быта и востребовала возвращения к тем словам-символам, что изначально связаны с поэтическим мироощущением. Именно на таких словах держится стихотворная ткань книги.
Говорят, земля пахнет женщиной
Но что же на других просторах? Суггестивность поэзии, на мой взгляд, не должна провоцировать или напрямую вызывать «семантический выкидыш» (О. Мандельштам).
Говорит чистая душа, душа Мандельштама, отделившаяся от тела…
Рассматривая эти металлические по цвету и привкусу буквы, упорядоченно сложенные в авторский алфавит, легко дотянуться до значимости, очевидной на первый взгляд, и скрытой — для откровений.