Юн Фоссе. Другое имя. Септология I-II / пер. с норвежского Нины Федоровой. — М.: Inspiria, 2022. — 352 с.
«Септология» намного объемнее и пространнее, чем «Трилогия» и на самом деле сильно от нее отличается. «Трилогия» куда более динамична, драматична и даже трагична по первому плану, и является законченной сюжетной историей. В «Септологии» (я так понимаю, перед нами первая и вторая часть, то есть надо ждать продолжения) сюжета как будто нет вообще, динамики тем более, и никаких драматических событий вроде убийств не происходит. Даже встреча героя с педофилом в бытность его ребенком заканчивается благополучно и оставляет у него разве что некоторые вопросы по поводу доверия к взрослым.
Главный герой, художник Асле, проживает два не совсем типичных для его устоявшейся жизни дня. Обычно наведываясь в Берген из своей глухой деревушки раз в месяц за продуктами, в этот раз он едет туда два раза за день и переживает волнительные (но все-таки мирные и, можно сказать, обыденные) события.
По первому плану: съездив в Берген за продуктами и вернувшись домой, он по непонятной для самого себя причине, чисто интуитивно едет туда снова и не зря — там он находит своего тезку и коллегу-художника, любителя выпить, в отключке в снегу на улице. Приведя приятеля в чувство, преодолевая его сопротивление, он чуть ли не силой отвозит его в больницу, забирает из его квартиры оставшегося там пса, но понимает, что не в состоянии и не в силах снова ехать домой и остается ночевать в местной гостинице, отдав собаку на поруки случайной знакомой. Утром он забирает у нее пса и возвращается домой. Дома к нему приходит сосед, и они долго разговаривают. Вот в общем-то и всё.
Но внутри этого незамысловатого действия происходят: яркие, неотличимые от реальности приступы воспоминаний о покойной жене, тоска по ней, непроходящее чувство потери; разговоры с соседом, который делает для Асле определенную работу, приносит свежую снедь, а за это получает каждый год на Рождество картину в подарок сестре; воспоминания о детстве, о собственной сестре и родителях; тревоги о судьбе друга в больнице, мысли о том, что он всегда хотел завести собаку; и главное — размышления о цели и смысле творчества, о том, зачем и почему он вообще рисует, что он пытается дать миру или найти в мире через краски и свет своих картин, о смысле жизни и поиске Бога: «…размышления мои туманны, я понимаю так мало, и мысли мои никуда не ведут, думаю я, смотрю на Браге, вижу в его глазах свет жизни и думаю, что понимаю так мало, а глаза собаки, глядящие на меня, словно бы понимают все, но и их впереди ждет тлен, гибель…»
Специфический способ повествования, когда проговаривается каждое действие, подчас по несколько раз, по идее должно восприниматься тяжело. Там, где «нормальный» писатель (выпускник какой-нибудь школы креативного письма, хочется пошутить) написал бы просто, что соседи угостили детей газировкой, Фоссе растягивает эту газировку на три абзаца:
«и наступает тишина, а затем входит Гудлейв и качает головой, он, мол, не сомневался, что на кухне есть газировка, по меньшей мере две бутылки, но нет, ни одной не нашел, говорит он, и Гунвор говорит, что это и впрямь странно, а Гудлейв говорит, что спустится посмотреть в погребе, может, там есть газировка, даже наверняка есть, говорит он
В погребе газировка наверняка найдется, говорит Гунвор
и Гудлейв открывает дверь, выходит, Гунвор же кивает на дверь и объясняет, что там лестница в погреб, а потом говорит, что они с Гудлейвом, стало быть, ткут пояса для бунадов, тем и зарабатывают деньги на все, что им требуется, говорит она, и когда Гудлейв вернется из погреба, он покажет готовый пояс, чтобы они знали, как он выглядит, говорит Гунвор, и Асле говорит, что посмотреть будет интересно, а Гудлейв уже стоит в дверях, с бутылкой желтой газировки в руке, подходит к дивану, ставит бутылку на журнальный столик прямо перед Асле и Сестрой, потом закрывает дверь на лестницу в погреб, уходит на кухню, приносит два стакана, ставит перед ними, потом открывалкой откупоривает бутылку, и Асле думает, откуда же взялась открывалка, не иначе как Гудлейв прятал ее в кулаке, думает он, а Гудлейв наливает немного газировки в каждый стакан и говорит: угощайтесь, Асле с Сестрой говорят спасибо, а Гунвор говорит, что надеется, газировка будет им по вкусу, и Асле с Сестрой берут стаканы, пьют, и Асле думает, что газировка невероятно вкусная, значит, ему хотелось пить, и он выпивает из стакана всю газировку и отставляет стакан…»
и так далее.
Но почему-то эта избыточная детализация работает наоборот: читателя втягивает в поток и несет дальше по течению, и невозможно оторваться от этого перегруженного подробностями и повторами текста. Если приходится прервать чтение, эффект такой, будто ты крепко спал, а тебя резко разбудили. Но когда возвращаешься к книге, делаешь это легко, словно внутри нее куда комфортнее и привычнее, чем снаружи.
Самое яркое, наверное, впечатление осталось от описания безумной ночи в Бергене, когда Асле, отвезя друга в больницу и забрав собаку, начинает плутать в плохо знакомом городе, пытается найти гостиницу или стоянку, где оставил машину, но не может, и он ходит по этому ночному городу, снег сыплет, город почти исчезает в нем, Асле не понимает, где находится, и это на самом деле метафизические блуждания, это его душа запуталась, заблудилась. Он встречает женщину, которая помогает ему найти гостиницу, он пытается заселиться в номер с собакой и почти уговаривает администратора, и все это так долго, подробно, думаю, по цитате выше можно себе представить. Наконец женщина предлагает забрать собаку на ночь к себе, и Асле думает, как же он устал и почему они все не могут от него отстать, наконец он остается один в номере, ложится и начинает думать… о свете в своих картинах: «тот, кто покупает картину, получает толику света, а также толику страдания, отчаяния и боли, заключенных в этом свете, думаю я, и если в картине нет света, значит, я им не поделился, картина не завершена, пока в ней нет света, и пусть даже этот свет незрим, думаю я, пусть даже никто другой, кроме меня, не способен этот свет увидеть, он должен быть там»
Этот переход сделан потрясающе, и он бы не получился, если бы блуждания по городу в снегу и все приключения этого вечера не были описаны максимально подробно. Но вдруг все это прекращается (не заканчивается, а прекращается, словно выключили) и остаются мысли только о творчестве и Боге, словно город, снег, женщина, собака, весь реальный мир — не больше, чем сон, нелепый и раздражающий.
Вообще мир, который читатель видит глазами Асле, — довольно запутанное, непонятное, неприютное место, и его единственное убежище — он сам. Во внешнем мире он путает улицы и дома, не может правильно запомнить адрес, забывает разгрузить продукты, приехав из магазина, теряется во временах, перемещаясь из прошлого в настоящее и обратно. Думаю, неслучайно гостиница, в которой он ночует, носит название «Убежище», но, конечно, в кавычках, потому что это не настоящее убежище, а настоящее — внутри Асле, в его душе, среди его собственных света и тьмы. И его веры в Бога, довольно специфической (сосед называет Асле папистом-коммунистом и прямо говорит, мол, вот ты странный). С детства он пытается различить все краски мира, спорит с сестрой о том, сколько существует оттенков голубого, коричневого, и остается непонят даже ей. Потом встречает жену, тоже художницу, и обретает равновесие, понимание, согласие. Но теряет ее, и остается в неприютном одиночестве. Но это состояние все-таки понятное, настоящее, живое и в чем-то светлое, потому что Асле на самом деле очень простой и добрый человек, рассеянный и чуть что уходящий в собственные мысли.
«он, Асле, сидит и думает, как же здорово видеть почти неподвижную Лодку в море, возле Пристани, и Фьорд, сегодня почти недвижный, лишь чуточку зыблющийся от ветра, и Лодка лишь чуточку покачивается, вверх-вниз, с боку на бок, Лодка коричневая, красивая, на ней играет столько оттенков коричневого, что у него прямо голова кругом идет, но до чего же здорово видеть, как коричневая Лодка коричневеет множеством оттенков, она коричневая, но коричневая по-разному, и Асле чудится, что он видит все эти коричневые краски как таковые, не как коричневые краски лодки, но как отдельные краски, просто краски, видит, как оттенки перетекают один в другой и как одна коричневая краска создает следующую, больше того, все остальные, создает из себя самой и наделяет их чем-то еще, делает иными, не такими, как было, поверить невозможно, что все это называется коричневым, просто коричневым, ведь Лодка коричневая, иначе не говорят, и коричневый сыр тоже просто коричневый, и Мамина сумочка, думает он, хотя все это совершенно разные краски»
В отличие от пугающей, тревожной, темной «Трилогии», «Септология» такая светлая, нежная, чуть более жизненная (такие странные дни, мысли и блуждания каждый найдет у себя в биографии, возможно, прямо вчера), чуть более близкая, душевная и живая.
Дарья Лебедева
Если мы где-то пропустили опечатку, пожалуйста, покажите нам ее, выделив в тексте и нажав Ctrl+Enter.
