В последнее время мне на ум часто приходит одна песня — песня, которая так поражает Петра Гринёва, героя «Капитанской дочки» Пушкина. Как мы помним, она поётся пугачевскими бунтовщиками, временными победителями в осаждённой крепости. Вот её слова:
Не шуми, мати зеленая дубровушка,
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.
Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти
Перед грозного судью, самого царя.
Еще станет государь-царь меня спрашивать:
Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,
Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,
Еще много ли с тобой было товарищей?
Я скажу тебе, надежа православный царь,
Всеё правду скажу тебе, всю истину,
Что товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ темная ночь,
А второй мой товарищ булатный нож,
А как третий-то товарищ, то мой добрый конь,
А четвертый мой товарищ, то тугой лук,
Что рассыльщики мои, то калены стрелы.
Что возговорит надежа православный царь:
Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.
Кажется, настолько ясно чувство, владевшее безвестным сочинителем (увы), что совсем непросто даже задать вопрос о смысле этих строк. Кровожадный разбойник собирается дать ответ царю, рассказать ему правду, но зачем? Неужели, чтобы быть «пожалованным» специфическими хоромами? Читатель — слушатель, конечно, понимает, чем обернётся дело, но почему-то до последнего есть смутная надежда на другой исход (может быть, благодаря двусмысленной похвале царя «умел ты воровать, умел ответ держать», пожалуй, аналогу современного суждения о том, что кто-то велик как в хорошем, так и в дурном). Но есть ли такая надежда у лихого рассказчика? А у царя? В контексте пушкинской повести мы понимаем, что она поётся людьми, присягнувшими очередному самозванцу, а значит, добровольно присоединившимися к обману. Но ведь и песня говорит о «детинушке», решившемся на воровство, то есть на присвоение себе чужого. Таким образом, Пугачев и герой песни находятся в одинаковой ситуации, чреватой одной перспективой: они — воры, взявшие то, что им принадлежит не по праву, знающие в глубине души о том, что тайное станет явным. Однако остаётся загадкой, зачем герою «в допрос идти». Возможно, свет на неё прольёт называние одного из «товарищей», стоящего (стоящей) в перечислении на первом месте: тёмной ночи. Разбойник знает о её неверности, он собирается заутра в допрос идти, когда ночь его покинет. Можно предположить, вместе с ночью покинут и остальные. Конечно, мы знаем, ночь как физическое явление придёт снова. Но что, если под ночью подразумевается состояние души? Тогда утра невозможно не заметить, а оно заставит узнать и поверить в то, что узнал о себе. Узнаём же мы о себе, рассказывая истории существу, образ которого носим в себе. Разбойник и царь — вполне дополняющий друг друга по прекрасной недостижимости союз, не правда ли? Так ребёнок, даже вырастая, обращает свои внутренние речи к взрослому, а взрослый к ребёнку. И не потому ли внутренний царь оказывается настолько беспощаден, что ребёнок, став разбойником, был недостаточно милостив в первую очередь к себе, чтобы полюбить правду?
Алексей Чипига
↪ Алексей Чипига © Колонка редактора