В самых разнообразных фильмах есть повторяющаяся сцена: когда зрителю дают понять что продолжения уже не будет, карты на столе, концы сведены с концами, только на одно существо, которое является главным героем, все это не производит впечатления, вернее, он не может поверить что другие впечатления ещё возможны. Его уговаривают отойти от места развязки, но он зачарованно непреклонен, продолжая туда смотреть, терзаясь настоящим как прошедшим и прошедшим как настоящим, рисуя в воображении картину, рядом с которой можно поставить подпись «и я бы мог».
Слепцы Брейгеля защищены нашим знанием что они слепцы, быть может, поэтому впереди их ждёт яма. Тот, кто смотрит, беззащитен в первую очередь перед своим интересом к свершающимся на его глазах метаморфозам, оставляющим всегда открытым вопрос, почему это происходит (настоящее удивительно одерживает вверх после неловких попыток произнести успокаивающее «произошло») именно с тобой. Кто определит, когда этот интерес становится болезненным, превращается в манию? Вероятно, когда можно безбоязненно окликнуть смотрящего туда, где нам достаются одни догадки, услышав шутку над собой в ответ, мол, зазевался, ничего страшного. Ведь и в другой части картины происходит много интересного, и там смотрят куда-то.
Одна надежда — на нечаянно встреченный взгляд. Он вернёт нашу манию к здоровому началу, пусть даже на мгновенье, станет неуловимой верной закладкой в книге наших чувствований. Если кто-то на тебя посмотрел, стоит смотреть самому, но так чтобы не причинять другому зрению вреда, прокладывая к нему тропинку. Продолжить тот взгляд в его ласковой благодарности за поиски сути среди расцвеченного временами года, распутывающегося словно клубок пространства. У Честертона есть замечание о христианских святых, у которых худое истощённое тело и глубокий взгляд больших глаз; им интересно, говорит Честертон, к чему ведут события.
Стоит обратить внимание и на тело: складывается впечатление, что оно удаляется (пышный вид автора замечания раскрывает его страсть к парадоксам) для того, чтобы смотреть ему вслед. Так тают лёд и снег, но белый цвет не устаёт быть с нами словно искренность друга. А искренняя беззащитность необходима для открытия то есть того, чему удивляешься при свете, благодаря свету. В одном из стихотворений Роберт Фрост пишет о людях, обладающих странной привычкой смотреть на море, хотя вроде бы они не видят ни глубоко, ни далеко (интересно, что переводы, за исключением одного, обходятся без конечно же риторического вопроса, завершающего стихотворение — «но где лежит тот порог, куда не смеем взглянуть?» — but when was that ever a bar to any wath they keep?»). Bar по-английски и бар, и решётка, и глагол «преграждать» в том числе. И тут нас пронзает чувство принадлежности к смотрящим, чья загадка, над которой пожимает плечами поэт, не разгадана и поныне. Значит, можно и дальше неторопливо, но ответственно искать её, смотря вдаль, видя сквозь погрешность силу новых рождений, заставляющих замереть и не бояться.
Алексей Чипига