Мама была в отчаянии, в растерянности и вела себя странно. Она то и дело доставала из сундука свою пропахшую нафталином каракулевую шубу, пристально смотрела на меня и просила сказать «Бе-е-е».

Мама была в отчаянии, в растерянности и вела себя странно. Она то и дело доставала из сундука свою пропахшую нафталином каракулевую шубу, пристально смотрела на меня и просила сказать «Бе-е-е».
Миша, иногда включая телевизор, я думаю, что я не просто устарел, а что я уже умер!
Да были. И инженеры, и эти, как их, коммерсы. И куда симпатичнее. Эх, голова-головушка.
Немного подтаявший снег преумножал волшебный свет, удваивая, утраивая власть сверкающей госпожи в этом мире.
Эти зарисовки – оммаж записям, которые делала поэт Елена Шварц. Собирались они годами.
Рассветы и закаты на самом деле хороши, ради них одних прилететь стоило. И мягкие волны лижут ступни, потом колени, бедра. Глубже и глубже идешь, вот она уже плывет к острову, кобальтово сгорбившемуся на горизонте.
По бульвару, минуя столики шести кафе подряд, где на нее оборачивались в ритме «волны» болеющего стадиона, в сливочном комбинезоне и с фигурой Мэрилин Монро, шла девица, ослепляя золотой верхней челюстью.
Забежав в квартиру, Мо Цзы ринулся на кухню, дрожащими руками достал из мусорного ведра скомканную газету и, еще раз пробежав глазами объявление, забегал по комнате.
Дул ветер, но не приносил тему. Летели облака, но с них не падала тема. Впереди, где-то в поле, мелькали какие-то тени в траве, но вряд ли там лежала скрижаль с темой.
Фантомные дети, существующие лишь в воображении родителей. Нет, они дышат, растут и живут — но папа с мамой наделяют их качествами, которых нет и в помине. Отпрыск послушен старшим, ему незачем развиваться и взрослеть…